«Мало, кто так умирает». Николаю Гумилёву – 135 лет Штрихи к портрету

    Сгусток творческой энергии, поэт и воин, путешественник и разведчик…
    Подводя итог своего боевого пути, Гумилёв написал:

Знал он муки холода и жажды,
Сон тревожный, беспокойный путь.
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь.

    Эту «недоработку» вражеских пуль быстро исправили. Своей, «родной» советской пулей. 26 августа 1921 года (это точная дата, ранее назывались другие) Гумилёв был расстрелян. Мы не знаем, где именно проходила казнь, не знаем, в какую яму бросили тело поэта. Впрочем, сохранились для истории впечатления одного из его палачей: « Этот ваш Гумилёв… Шикарно умер. Улыбался до последней минуты. Докурил папироску. Фанфаронствовал всё. Но даже на ребят из Особого отдела произвёл впечатление. Крепкий тип. Мало, кто так умирает». В самом деле! Григорий Зиновьев, «красный диктатор Петрограда», вдохновитель и проводник террора, в мясорубку которого попал Гумилёв, перед расстрелом в 1936 году ползал на коленях, визжал и лизал сапоги расстрельной команде… Порода другая, школа другая, что и говорить.

    Кстати. Долгое время считалось, что уничтоженная чекистами Якова Агранова «Петроградская боевая организация В.Н. Таганцева» – арестовано было 448 человек, расстреляно 96, в их числе Гумилёв, – фантом, сфабрикованный в ЧК. Ничего подобного не было, требовалось лишь некое формальное обоснование физическому уничтожению оппозиционной интеллигенции. В наше время полагают, что какой-то заговор (или подобие заговора, это ближе к истине) «бывших» в Петрограде имел место, причём Гумилёва расстреляли, скорее, за «недоносительство» – активного участия ни в чём радикально контрреволюционном поэт не принимал. Всего мы не знаем и, видимо, не узнаем – далеко не все документы ВЧК доступны для изучения.

    Как тут ни вспомнить гумилёвские строки из тревожного 20-го года: … Но когда вокруг свищут пули, Когда волны ломают борта, Я учу их, как не бояться, Не бояться и делать, что надо…

    И ёщё. Гумилёв в советской школе не изучался, а в вузовском курсе литературы составить представление о его творчестве можно было лишь по немногим, подобранным в соответствии с идеологическими установками тех лет фрагментам. Даже в 177-м томе Библиотеки всемирной литературы («Русская поэзия начала XX века») стихов Гумилёва просто нет! Вообще Николай Гумилёв был полностью и окончательно реабилитирован только в 1992 году, когда уже и «перестройка» закончилась!

    ***

    Николай Степанович Гумилёв (15.04. 1886 – 26.08.1921) – поэт Божьей милостью! – считается одним из самых ярких, самых одарённых русских акмеистов. Акмеизм – от греческого «акмэ», т.е. цветущая сила, расцвет, вершина чего-либо. Он был своеобразным «преодолением» символизма, который, к моменту прихода Гумилева в большую литературу, напоминал сильно выработанную золотую жилу. Русский стих освобождался от замысловатых, малопонятных иносказаний, туманностей, становился чистым, ясным и конкретным – без ребуса, составленного из причудливых образов. Кстати, символисты (Блок, например) язвительно травили и освистывали своих поэтических оппонентов – но до определённой поры. Слишком уж талантливых людей объединил акмеизм! «Не мэтр, а мастер», – скажет о Гумилёве Марина Цветаева.

    Есть, впрочем, одно стихотворение у Гумилёва, которое сделало бы честь любому поэту-символисту – «Заблудившийся трамвай». Записанная четырехстопным ямбом хроника пророческого ночного кошмара.

    Мчался он бурей тёмной, крылатой, Он заблудился в бездне времён… Остановите, вагоновожатый, Остановите сейчас вагон.

    Мелькают странные лица, чуть ли не персонажи «Капитанской дочки», мелькают здания и памятники Петрограда, трамвай несётся к вокзалу, где «вместо капусты и вместо брюквы» торгуют мёртвыми головами. «Голову срезал палач и мне» – Гумилёв пишет от первого лица. Впрочем, символизм «Заблудившегося трамвая», появившегося в последние дни 1919 года, вполне прозрачен.

    ***

    Николай Авдеевич Оцуп, ученик, друг, и биограф Гумилёва, свидетельствует: «Пар валит изо рта, руки синеют, а Гумилёв читает о новой поэзии, о французских символистах, учит переводить и даже писать стихи. Делал он это не только затем, чтобы прокормить семью и себя, но и потому, что любил поэзию и верил, что нужно помочь каждому человеку стихами облегчить своё недоумение, когда спросит он себя: зачем я живу? Для Гумилёва стихи были формой религиозного служения». Сам Николай Степанович Гумилёв говорил: «Надо чтобы все могли лечить себя писанием стихов».

***

    Через полвека после трагической гибели поэта Борис Константинович Зайцев, «совесть и память» русской эмиграции, напишет так: «Чувствую некую вину перед Гумилёвым. Недооценивал его. В мирной, более или менее спокойной жизни не только «акмеистом» был, очевидно, он, с оттенком авантюриста, пожирателя жизни и мгновенных её утех, путешествий, встреч, женщин. Подошёл страшный час , он встретил его даже глубже, чем «моряк, поэт и воин…»

***

    «Драматургия составляет самый неизученный пласт из поэтического наследия Н. Гумилёва», – пишет литературовед Татьяна Акимова, защитившая в 2003 году кандидатскую диссертацию «Драматургия Н.С. Гумилёва в контексте культуры Серебряного века». Тому, как полагает исследовательница, существуют три причины: отсутствие драматургического наследия Гумилёва в полном объёме, его отрывочность и фрагментарность; хронологическая путаница; «недостаток внимания к драматургии Гумилёва со стороны профессионального театра». С последним утверждением сегодня согласиться мудрено – та же «Отравленная туника» Гумилёва победоносно шествует по театральным подмосткам. «В Индию духа купить билет» – эта мысль не даёт покоя поэту, волей рока попавшему на жутковатый «Заблудившийся трамвай». Именно такой «Индией духа» для многих творцов Серебряного века была драматургия: исторические, географические, этнографические декорации и атрибуты в этих пьесах обычно весьма условны – поэты творили свою реальность, создавали свои миры. Византия, мучительно «перетекающая» при императоре Юстиниане из поздней античности в раннее средневековье интересна Гумилёву лишь как экзотическая арена вечного конфликта любви и долга, вечной борьбы добра и зла. А реальные исторические и вымышленные персонажи в «Отравленной тунике», одинаково фэнтазийные, как герои Толкина, – вполне могли быть и эльфами.

***

    Выдающийся переводчик Михаил Лозинский, сам начинавший как поэт-акмеист, и второй муж Анны Ахматовой востоковед Владимир Шилейко утверждали, что расстрела Гумилёва не было: его ещё в камере забили насмерть прикладами конвоиры. Анна Ивановна, мать поэта, верила (скорее, хотела верить), что Гумилёв смог спастись от палачей и отправился на Мадагаскар…

    Память хранит строки великого поэта:

    И понял, что я заблудился навеки В слепых переходах пространств и времён А где-то струятся родимые реки, К которым мой путь навсегда запрещён.